Лесь Подервянский: "С каждой из жен я живу лет по 10-12"

#@#

Культовый украинский художник и драматург, автор громких пьес «Гамлет», «Герой нашого часу», «Павлик Морозов» Лесь Подервянский не самый частый гость глянцевых зданий. Фотографироваться он не любит, давать интервью не горит желанием, светскую жизнь столицы игнорирует. У него свой круг интересов и общения. Тем приятнее, что для Viva! классик и современник сделал исключение и пригласил в гости в святая святых – свою художественную мастерскую.

– Лесь, вы ощущаете себя живым классиком?

Я не знаю, что должен ощущать классик. Если бы знал, наверняка ощущал бы.

– А отражение вам что говорит?

Оно молчит. Главное, чтобы отражение не говорило тебе, что ты мудак, больше от него ничего не требуется.

– Я имею в виду не ваше отражение в зеркале, а то, как относятся к вам окружающие люди.

Окружают меня друзья, такие же придурки, как и я. Так что о чем тут разговор?

– Ротация «придурков» с годами происходит? Новые появляются?

Друзей вообще много не бывает. Конечно, некоторые уходят в страну большой охоты, страну великого Маниту. Им на смену новые приходят. Так что да, какая-то ротация происходит.

– Чем сейчас живет классик и современник Лесь Подервянский?

Тем же, чем и всегда: пишу работы, пишу тексты, делаю современный театр. Уже третий спектакль вышел – смс-опера «Звірі». Это музыкальный спектакль. Я бы даже сказал – опера. Потому что звучит классическая музыка композитора Славы Назарова. Либретто написал я, а режиссером выступил Андрей Критенко.

– Я знаю, что история создания оперы необычна.

Все произошло достаточно спонтанно: я рассказывал одной девушке сказку на ночь в виде эсемесок, получилась целая история. Я прочитал ее Кроту, тот поржал и предложил: «Слушай, это же может быть опера. Ты переделай в либретто». Потом я позвонил Славе Назарову и сказал: «Хорош лежать на диване, подними зад и пиши музыку». Он написал. Так получилась опера «Звірі», премьера которой состоялась в Киеве, в помещении Малой оперы. Когда-то украинские корифеи играли там «Наталку-Полтавку».

– А сейчас играют авангардную смс-оперу… Лесь, что вам приносит больше прибыли: живопись или литература?

Конечно, живопись. Литература ничего не стоит. Я не знаю, как писатели выживают – наши издательства платят копейки, чего нельзя сказать о кацапах или европейцах, которые платят достаточно.

– В скольких странах изданы ваши пьесы?

Ни в каких я странах не издавался.

– То есть как литератора вас знают только в Украине?

Да, я практически не переведен ни в одной стране мира.

– Думаю, дело в том, что ваш стиль уникален и переводу не подлежит.

Сложно сказать, но, думаю, это непростая задача. Я с трудом могу представить перевод того же Платонова. По-моему, это невозможно. Я не такой гениальный, но меня тоже сложно перевести. Не знаю, плохо это или хорошо.

– У вас есть серьезные произведения?

Я думаю, что у меня все произведения серьезные. Есть легкомысленные, но я их не публиковал. Их целый мешок, за который мне может быть стыдно.

– Назовите произведение, которое вам особенно близко?

Я даже не знаю… У меня к своей литературе и живописи почти одинаковое отношение. Когда я заканчиваю какую-то работу и понимаю, что она получилась, кайфую и хвалю себя: какой же я молодец! А потом с каждым днем начинаю охладевать и в конце концов становлюсь к ней совершенно равнодушен. Наступает черед следующей работы – опять загораюсь, влюбляюсь, а потом испытываю полнейшее безразличие. Иногда кажется, что говно получилось, а потом посмотришь – нет, оказывается, хорошо. А бывает и наоборот. Время все ставит на свои места: и плохое и хорошее всегда вылезет.

– Лесь, вас критикуют?

Наверное, критики есть. Просто я с ними не очень-то встречался. Наоборот, ко мне лезли те, кому я нравился. Был даже один странный случай. Пришел ко мне в мастерскую мужик с цветами, конфетами и коньяком. Я вначале насторожился, пока мужик не рассказал страшную историю. Оказывается, у него с дочкой произошла драма – ее бойфренд то ли с крыши упал, то ли в лифте разбился. И девушка испытала такой стресс, что потеряла дар речи, не разговаривала несколько лет. А когда отец прочитал ей моего «Гамлета», она так смеялась, что опять заговорила. Вот мужик и сказал, что обязан мне спасением дочки. Мне даже неловко стало. Значит, мое искусство все-таки приносит пользу, если хоть одну жизнь оно улучшило.

– Ваши произведения изобилуют ненормативной лексикой. В жизни вы так же часто используете мат?

Кончено, я себя не сдерживаю. Просто материться тоже нужно уметь, каждое слово употреблять к месту, ведь это довольно сильный язык, и просто так им нельзя разбрасываться.

– Как вы относитесь к матерящимся женщинам?

Так же, как и к мужчинам. Я считаю, что женщины такие же люди, как и мы, и имеют с нами равные права (смеется). По-моему, это какие-то советские заморочки. Раньше как считалось: если женщина с сигаретой, значит она б…ь. Сейчас все с сигаретами, к этому в обществе уже привыкли. Я не понимаю, почему нужно чмырить людей по половому признаку? Подозреваю, что в какой-то мере женщины даже лучше мужчин.

– А по какому признаку, если не половому, вы делите людей?

Вообще стараюсь этого не делать. Это самое последнее дело – выставлять оценки. Есть люди моего круга, есть просто мои друзья, а есть люди, с которыми не о чем особенно говорить. Но это не плохо и не хорошо, так есть.

– Что нужно для того, чтобы попасть в ваш круг ближний?

Не знаю, я как-то не думал, это само собой происходит. Я не сортирую людей специально.

– Хорошо, а чего вы категорически не приемлете в людях?

Глупости. Еще не люблю банальности. Мне нравятся люди умные, красивые, свободные, способные своими мозгами мыслить. Потом, мне всегда интересны настоящие профессионалы, даже если речь идет о сантехнике, например. Хороший сантехник никогда не бывает глупым, он, как правило, чего-то там знает такое, чего не знают остальные. У меня был случай, когда мне мастер починил унитаз, а потом мы сели с ним бухать, и я узнал много нового.

Вообще, меня привлекают люди, умеющие делать то, чего не умею я. Ну вот как так выходит? Я чиню кран – и он течет, а профессионал пришел – и вода перестает течь. Магия какая-то. Или вот электрик, например. Я электричества панически боюсь, у меня к нему суеверное отношение, а профессионал пришел, что-то подкрутил – и все работает. То есть, чем ты занимаешься, не имеет значения, если ты профи – всегда будешь интересен.

– У вас трудовая книжка есть?

Где-то валяется. Я ее, по-моему, никогда даже и не видел. Мы все, когда закончили институт, получили распределение в худфонд. Там, наверное, моя трудовая книжка до сих пор и пылится.

– Интересно, что там написано?

Хрен его знает. Не читал. Я прочитал много других книжек.

– А сберкнижка у вас была когда-то?

Да, и там даже были какие-то деньги. Однажды меня в метро облапали немые, я был пьяный и не понял, что им надо? Понял, уже поднимаясь по эскалатору, когда оказалось, что ни бумажника, ни сберкнижки нет. Но, во-первых, на книжке были какие-то копейки, а во-вторых, я ее тут же поменял. Так что немым ничего не удалось получить. С тех пор я с немыми очень строгий. И теперь точно знаю, что им надо, когда они начинают показывать разные фокусы.

– Случались ситуации, когда вы оказывались без денег и с легкой амнезией в другом городе? Такой синдром Степы Лиходеева?

Без кошелька – да, но чтобы в другом городе – такого у меня не было. Я пить, в общем-то, умею. Хотя с друзьями подобное случалось. У меня те еще друзья…

– А бывали порывы: теперь к цыганам!

Цыгане – люди приземленные и неинтересные. Легенда о том, что с ними весело и раздольно, это бред собачий. Ничего романтичного в цыганах нет. Эту поэтическую хрень Пушкин придумал. Пиар русских писателей. Когда толпа цыган обступает, они хотят только одного – обчистить тебя. Самый лучший метод, чтобы они отстали, – самому попросить у них два рубля. Они тогда сразу отвалят, решив, что ты идиот.

– То есть, как откосить от цыган, вы знаете. А от армии не смогли?

Да, я служил. Даже не думал косить от службы. Мне было интересно, как там, в армии? За шесть лет учебы в институте так все надоело, что захотелось сменить пластинку, да и опыт это был интересный.

– Не жалеете?

Наоборот. Армия вправила мне мозги. Я понял, что служить нужно не всем, а только художникам, поэтам и композиторам: с точки зрения абсурдного мышления – как раз то, что надо. Остальным она все равно ничего не дает, ничему не обучает. У армейских боссов нет такой задачи – обучить.

Так же была устроена школа в совке: совершенная незаинтересованность научить человека чему бы то ни было. Вот у нас была английская школа. Ребенок за два года может заговорить на любом языке, мы же за 10 лет так толком и не выучились ничему. Потому что учителя не были заинтересованы в результате. Армия в этом смысле то же самое. Поэтому военачальники всегда и клали во всех войнах так много солдат, потому что служили люди, которые не умели воевать. Их никто этому не учил.

– Шесть лет, проведенных в институте, оказались такими же бесполезными?

Нет, это было прекрасное время – друзья, общение... И потом, при всем нашем безделии все-таки каждый день стоит натура, которую ты хочешь-не хочешь, а рисуешь. Итого: два часа рисунка, три – живописи. При таком раскладе и дурак научится рисовать.

– Поступали по блату? Вы же представитель династии: и дед и отец – художники.

Какой там блат?! Работы же анонимные, никто из комиссии не знает, где чья. Это уже на общеобразовательных предметах могут завысить балл-другой, но если у человека плохие оценки по специальности, никакие связи не помогут. Я, например, в первый год пролетел, но как-то лихо: по живописи получил пять, а по рисунку два. И тут отец, который не очень-то в меня верил и считал балбесом, вправил мне мозги, подтянул по рисунку. И я поступил.

– Других вариантов, кем быть, не существовало?

Абсолютно! Это было естественно, как зубы почистить и что-то съесть. Я ведь вырос в доме, в котором жили художники. И наша детская компания вся состояла из детей художников, мальчишек с довольно творческой фантазией. Это было весело. Школа нас вообще не интересовала, я там как бы отбывал свой срок – не более того. А настоящая жизнь была во дворе. Кончалось все взрывами, поджогами, комнатой милиции, но нормальные мальчики были.

– Лесь, вы коренной киевлянин. Как вам живется в нынешнем Киеве? Чувствуете изменения? Ностальгируете по прежнему городу?

У меня ностальгии никакой нет, я вообще не склонен к этой рефлексии. Единственное, что я вижу: Киев, по-моему, как-то бессистемно развивается, утратив свою камерность. Он стал для меня неуютным. Не хочется мне в последнее время гулять по городу, как раньше. Сейчас любимых мест нет и нет особой любви. Я просто живу здесь, потому что привык – не более того.

– А если бы была возможность уехать?

Эмигрировать надо лет в 20, но тогда это было довольно сложно. Кроме того, я, как человек легкомысленный, никогда и не думал об этом. Если уж уезжать, то лишь для того, чтобы где-то стать очень крутым. А для этого нужно быть молодым. И еще: не так много в мире мест, где можно состояться. В Европе, например, это не очень легко сделать – в Германии или во Франции тебе напомнят, кто ты. Где реально сделать карьеру – это в Америке, там плевать, откуда ты, ведь все приезжие. Всем эта страна прекрасна, единственный недостаток: там нужно много работать. А я человек ленивый.

– Из чего состоит день ленивого человека?

Какая-то рутина, невзирая на то, что не нужно ходить на службу. Ты встал, почистил зубы, сделал упражнения, пришел в мастерскую, ушел домой. Все обычно.

– Ну, мастерская художника – это же так заманчиво, легенды ходят о таких местах: собирается богема, женщины, все пьют вино и предаются плотским утехам.

Конечно, тут бывают застолья. А как же? Но в первую очередь это место, где тебе хорошо работается, где уютно и спокойно. Ты должен чувствовать, что это твой замок.

– А что с женщинами?

Все в порядке, я их все время сюда вожу. Им тут нравится. Если хорошо топят, конечно, – тут в начале зимы были проблемы с отоплением.

– Лесь, вы не женаты?

Я разведен с третьей женой, вот мое семейное положение.

– Вы разводитесь и остаетесь друзьями?

Да, конечно.

– И у вас есть дочь?

И даже внук Тимур. Ему семь лет, я устроил его на боевые искусства к одному хорошему учителю, и он уже год занимается, есть первые успехи – часто бывает на соревнованиях, в боях участвует. Для дедушки это такой кайф! Очень им горжусь. Он настоящий мальчишка, что очень мне нравится. Смелый, не ноет, нормальный шалопай. Что может быть лучше? Я ведь всю жизнь сам занимаюсь единоборствами, так что, глядя на внука, не нарадуюсь.

– А кисточку и палитру не хотите внуку вручить?

Это он и сам возьмет. Он же будет художником в пятом поколении: мой дед был художником, отец, я, дочка Настя. Она сейчас в нашем спектакле шуршит, художник по костюмам. Мне нравится с ней работать, у Насти все получается. Это у нее от матери, которая умеет делать даже то, чего не умеет.

– Почему вы разводитесь?

Черт его знает. Иногда бросаю я, иногда бросают меня. Это нормально. Но общий стаж семейной жизни у меня большой. С каждой из жен я живу довольно долго, лет по 10–12.

– С каждым годом вы становитесь старше, а ваши дамы молодеют?

Ну как… Конечно, молодые всегда лучше старых... Но дело даже не в этом: женщины – такие же люди, как и мы, они тоже бывают глупыми и неинтересными. И молодость тут не поможет.

– Вы женщинам посвящали стихи?

Не-а, я стихов не пишу. Я как бы не поэт. Проза у меня лучше получается.

– А прозу посвящали кому-то?

Моей второй жене Марусе посвятил «Павлика Морозова». Она сама попросила, я послушался. А куда мне было деваться?

– У первой жены от вас талантливая дочка и чудесный внук, второй жене вы посвятили одно из самых знаменитых произведений. А третьей что досталось?

Ей достался я в хорошем виде (смеется).

– Что вы с годами нажили: имя, деньги, славу?

Славу. С точки зрения бабла, как бы ничего особенного, замков у меня нет. Вообще, я довольно равнодушен к недвижимости. Ничего не коллекционирую – отсутствует у меня эта жилка.

– Кумиры у вас есть?

Нет, и никогда не было. Хотя, конечно, учителя, художники, философы оказали на меня какое-то влияние. Никуда не денешься.

– С кем из великих вы хотели бы встретиться?

А вот таких людей очень много. Но это невозможно – они все в лучшем мире. Я бы пообщался с Наполеоном или Тицианом.

– У вас есть к ним конкретные вопросы, или хотелось бы просто поговорить?

Я бы сформулировал вопросы, придумал бы что-то умное. Не стал бы приставать к ним, как пристают на улице ко мне. Не хочу, чтобы собеседники подумали, будто я развязный тип.

– Вам во многом приходится отказывать себе?

Бывет. Эти уроды, мои друзья, звонят и говорят, что сидят в Гидропарке, и зовут бухать. Я отказываюсь. Не могу пить столько, сколько они, хотя водку я люблю, это мой напиток. Но я держусь, силу воли проявляю. А так ни в чем особенном себя не ограничиваю: сладкого я и так не ем, кокаин не употребляю. Когда-то попробовал – ничего особенного, сознание не расширяет. Я нанюхался и пропотел как в бане, долларов на 300. Потом говорю другу: «Я знаю два способа достичь такого эффекта дешевле».

– Лесь, вам исполнилось 64. Вы не выглядите на свои годы. На какой возраст вы себя ощущаете?

Физически хотел бы ощущать себя лет на 35, но, конечно, суставы уже не те. Но лет на 48 – вполне. А в мозгах – на 13 (смеется).

– Многие творческие люди, пережившие смену эпох, не вписались в нынешнее время, сломались. Вы себя не ощущаете осколком империи?

Нет. Нельзя быть привязанным к своей эпохе. Нужно жить сегодняшним днем. А брюзжать, что вокруг все мудаки, сидеть на заднице и ныть, что все теперь не так, как прежде, это неприемлемо. Мы не выбираем эпоху, в которой живем. Это не наш выбор, а наша судьба и карма. И мы должны жить полноценно каждый день. Нельзя какую-то часть жизни прожить, а остальную – вспоминать, как было раньше. Есть две страшные фразы. Одну говорят мужчины: «Я уже свое выпил», другую женщины: «Я живу для детей». Оба варианта означают, что не живет ни один, ни второй. Воспоминания – это не жизнь. Жизнь – это действие, поступок и полноценное переживание каждого момента.

Фото: Pavlo Terekhov

Татьяна Витязь

Следите за нашими новостями в соцсетях: Viva! в Facebook и ВКонтакте